Я выросла в посёлке. Рядом всегда был кот Васька и пёс Тузик. Кот Васька менял обличье периодически, потому что такова кошачья натура и судьба в условиях самовыгула. Но каждого нового Ваську я любила и часто слышала от бабушки: «В жопу ещё своего кота поцелуй!». В жопу я котов никогда не целовала, но с каждой помойки тащила в дом каких-то бездомышей. 

А пёс Тузик был другом, и мы всё делили пополам. И, когда мама не видела, я читала ему книги в саду, а он аккуратно откусывал кусок от моего бутерброда или лепёшки. Особенно он любил Сетона-Томпсона.

Несмотря на то, что меня периодически доставали из каких-то грязных луж и сточных канав, я была очень здоровым ребёнком. Потом Тузик умер, а я повзрослела, вышла замуж и решила зимовать в Индии.

Когда мы в первый раз туда собирались, то узнали, что там холера, чума, малярия, паразиты и миллион видов дизентерии, как богов в ихнем пантеоне. 

Мы купили мешок лекарств от всего и полетели. Этот мешок ездил с нами еще 5 лет, по привычке, а потом был утилизирован.

Я не знаю, как работают законы заражения. 

В первый прилёт, в 2013 году, у нас даже был санитайзер. В начале этого проклятого карантина я нашла его в чемодане, и узнала, что у санитайзеров есть срок годности. Сейчас он мне нужен, чтоб предъявить полиции, если потребуют. Пользоваться им невозможно – от протухшего антисептика воняет, как из преисподней.

Мы не заморачивались с выбором места в Гоа. Таксист, который не понимал нас, а мы его, привёз нас из аэропорта в полночь в какую-то деревню и выгрузил с рюкзаками и надеждами на красную землю Индии. На том пляже мы и тусовались несколько лет подряд.

Нас спрашивали друзья: «Что вы там делали всё это время?». Ели, купались, любили. И ели мы постоянно. 

Утром покупали хлеб у уличных торговцев, которые босиком в драных штанах, но в белой рубашке на велосипеде отматывали километры по побережью. Они сигналили, проезжая мимо между пальм, а мы кричали им с балкона: «Хей! Май френд! Ви нид брэд!». Продавец подъезжал к нашему дому, откидывал пыльную брезентовую крышку с корзинки на багажнике и заворачивал коричневыми руками в цветную индийскую газету белые булочки. 

Потом мы целый день торчали в кафешке на пляже. Мой муж умудряется найти общий язык даже с теми, кого он не понимает. Так и здесь, очень скоро он стал вхож на кухню, и корректировал повара просьбами добавить ему масалы в чай или карри в курицу. Я, к слову, острое не ем вообще. Но тогда мы видели кухню изнутри. 

Частенько там можно было встретить повара — непальца по имени Хамит. Он сидел на низкой табуретке с ведром креветок и чистил их в таз. И повар, и креветки и таз неизменно были покрыты чёрными жирными мухами. Чтобы улыбнуться нам своей ослепительной улыбкой, ему приходилось отгонять этот рой, вздрагивая, как большой породистый бык, и размахивая королевской креветкой, как кинжалом. «Мммм, сегодня будет лапша с креветками!», — всё, что мы считывали с этого эпика.

Кстати, о быках. В очередной сезон хозяин этой кафешки, предприимчивый индиец нашего возраста, решил построить рядом хлев для двух боевых быков. Они жили через стенку от кухни. Однажды он подошёл к нам и спросил: 
— Френдс, вы не могли бы посмотреть в русском гугле, что можно сделать с мухами?
-— У тебя проблемы с мухами, май френд?
— Да, почему-то этой зимой их больше, чем обычно.
— Гугл говорит, что дело в быках. Нужно убирать быков.
— Быки? Причём тут быки?! — удивился наш друг и больше с нами не советовался. 

Одним гоанским летом, а значит алматинской зимой, к нам прилетела подруга. 
— У меня есть гениальный план!, — заявила она. — Я тут буду худеть.
— Это каким образом?
— Ну, я буду есть во всех страшных кафешках и подхвачу расстройство желудка и вуаля!

Мы сразу подумали, что план говно, как бы двусмысленно это не звучало. Но вместе с ней целый месяц таскались по таким индийским тошниловкам, о которых порой знали только местные.

Много недель спустя, мы валялись на пляже, подруга смотрела на наши упитанные тушки и размышляла вслух:
— Может стол в нашей кафешке облизать?… Чёт не травлюсь я.

Кстати, не всем нашим друзьям и знакомым так везло. Некоторые травились сразу и на долго. Хотя ели тоже, что и мы.

Еще мы покупали жареную кукурузу у уличных торговцев, которые обильно выжимали на неё лимон, толстыми каплями падающий с пальцев вымазанных в саже. 

И тростниковый сок, который продавался с бамбуковых телег запряжённых продавцом. 

И жирные картофельные самосы в маленькой лавочке в Мумбаи, недалеко от самых больших трущоб в Азии, где снимался «Миллионер из трущоб».

И кокосы у прокопчённых на солнце женщин в ярких сари, которые плюхались перед тобой прямо на песок и рубили тесаком твёрдую кожуру, пока ты в экзистенциальном ступоре разглядывал бахрому кожи на её пятках, и понимал, что годы йоги не позволят тебе так легко и глубоко сесть в позу лотоса.

Мы не только не травились ни разу за эти годы. С нами стали происходить удивительные метаморфозы. 

В Индию я попала в возрасте 28 лет. После 15 лет жизни в светском большом городе с медицинской страховкой в портмоне, у меня был постоянный утренний насморк, регулярные простуды и ОРВИ, безбожно сыпались волосы, тормозил метаболизм, и процветал стандартный набор вредных привычек. У мужа было плюс-минус то же самое, аллергия, и 97 кг из которых 25 – лишние. 

Зимовки в Индии должны были добавить к этому букету чуму, или на худой конец регулярные отравления. Тем более, что каждый сезон по побережью ходили слухи: то о вспышке кори, то холеры, то ротовируса, то забастовок. 

Но. Сначала, перестали сыпаться волосы, потом мы забыли про простуды, затем ушёл лишний вес, из меню пропал мусор и алкоголь, а муж забыл про аллергию. Конечно, таких тяжелых болезней, как ковид, там не было, но местной заразе мы были не интересны. Уж не знаю почему.

Но. Возможно, в нас поселились некие паразиты. Говорят, можно всю жизнь жить с соседом и ни сном, ни духом. Разве что жрать, например, горох, как не в себя. Или желейную мишку. Большую и маленькую. Судя по минувшим 7 годам, те, что в нас, не влияют на здоровье, а только на мозг. Потому что сбрендили мы там окончательно. Надеюсь, это не лечится.